Затевая разговор об архитектуре 21-го века, уместно спросить: "А что такое архитектура?"
Этот вопрос отнюдь не является академическим. Существует некий негласный договор, что мы вообще-то понимаем, что такое архитектура, в нас сильна привычка не задавать самых общих вопросов.
В конкретных ситуациях задавать общие вопросы абсурдно. Но для профессионала это более чем естественно.
Вот мы говорим об архитектуре 21-го века. А откуда мы знаем, что в 21-м веке сохранится то понимание архитектуры, которое было в 20-м веке? Не происходит ли постоянное изменение этого понятия, и не объясняются ли исторические споры тем, что люди начинают иначе его понимать? Что же такое архитектура, ну хотя бы для нас, сегодня?
Ответ на этот вопрос немедленно наталкивается на множественность существования архитектуры в деятельности и представлениях с разных позиций. Сегодня архитектура представлена в сотнях обликов и образов. Это и любовь к своему дому, дому своего детства, и дому своих предков. И то, что мелькало в наших путешествиях в окнах автобусов и поездов, воспоминания о картинах старых мастеров с их перспективами или альбомов и журналов с современными постройками. Это и умение чертить и рисовать перспективы, отмывки, аксонометрии, пользоваться фотографией и снимать архитектуру в более или менее изысканных ракурсах и эффектах. Это и законодательство, касающееся застройки городов и владения недвижимостью, правом сносить или перестраивать исторические сооружения. И стоимость квадратных и кубических метров, умение использовать традиционные и новые материалы, и невероятное многообразие конструкций – от архаических до самых современных, космических. И лингвистические интерпретации обликов зданий, чтение их языка. Это и психология переживания пространства, света и темноты, тесноты и простора, история и система инфраструктур и коммуникаций… И так до бесконечности. В сфере архитектуры заняты сотни профессий, она обживается десятками социальных ролей, ее по-разному воспринимают дети и взрослые, европейцы и американцы, китайцы и шведы. Начиная разговор об архитектуре, мы можем быть уверены, что изначальный образ предмета, о котором пойдет речь, будет у них всех совершенно не похож на ваш, и все эти образы вместе не похожи друг на друга.
Да и у самих архитекторов за словом «архитектура» кроются совершенно разные, а порой и взаимоисключающие друг друга представления. Для одних архитектура это почти что жизнь, то, без чего нельзя обойтись, для других - дорогое излишество.
Но кому же нужно и нужно ли вообще это общее понятие? Оно не нужно никому в особенности и необходимо всем вместе. Это общее представление об архитектуре есть миф, то есть то, что существует, никогда не даваясь нам в руки. То, что принадлежит нам всем вместе и никому в отдельности. То, чего уже нет или еще нет, и в то же время, то, что есть и в прошлом и в будущем. Все мы в тех или иных обстоятельствах порой поднимаемся от конкретной повседневности до необходимости этого общего понимания.
Это вопрос о культуре и способности достичь договоренности о чем-то, выходящем за пределы конкретных обстоятельств. Человек, который сегодня покупает себе квартиру, едва ли нуждается в уточнении понятия архитектуры. Но те, кто сносит старые кварталы и вступает в конфликт с историками, уже оказываются в зависимости от его понимания. Муниципальные власти, принимающие решения об использовании городской территории, нуждаются в более развитом понятии архитектуры, чем пожарные. Дети, играющие во дворе своего дома, видят архитектуру иначе, чем чиновники, взимающие налог на недвижимость. Но и дети возвращающиеся домой после долгих странствий, и чиновники, оценивающие убытки от пожара, вдруг начинают понимать ее совершенно иначе, чем в обычных обстоятельствах.
Наконец, сами архитекторы в своем социально-культурном и профессиональном самосознании, встречаясь с представителями иных профессий, вдруг чувствуют, что нуждаются в символическом уточнении своего основного символа, своего мифа - Архитектуры. Так греки, встречаясь с варварами, вдруг осознавали, что они - другие, потому что варвары не знали не только их языка, они не чувствовали присутствия в жизни ни Аполлона, ни Зевса, ни Посейдона. Я не устаю повторять, что все мы "земляки", потому что выросли на Земле и, если бы встретились с инопланетянами, вдруг сразу увидели бы свое отличие от них. Возможно, как раз в способности понимать, что такое архитектура, это наше земное происхождение было бы всего очевиднее.
В последние годы все чаще попадаются утопические сочинения, в которых предсказывается, что в будущем человек не только освоит космические просторы Вселенной, но и сам из органического тела превратится в тело виртуальное, информационное поле, некий спектр излучений. Меня поражает, что один из самых острых русских сатириков, драматург А.Сухово-Кобылин, создавший непреходящую в своей радикальности критику российской бюрократии, театральную трилогию: "Свадьба Кречинского", "Дело" и "Смерть Тарелкина", был еще автором одной из подобных спиритуалистических утопий. Чем это объяснить? Сам Сухово-Кобылин много лет пытался освободиться от обвинений в убийстве любимой им женщины. Приходит в голову, что, не видя способов избавиться от жуткой коррумпированности петербургского чиновничества, Сухово-Кобылин вообразил, что все беды происходят от физического материализма человеческого тела, и изобразил в своей фантастической утопии будущий, можно сказать, футуристический (за несколько лет до футуристов, и, в частности, до Хлебникова, который мог испытать влияние фантазии Сухово-Кобылина) мир, в котором тело уступило бы свое место каким-то электрическим импульсам. Насколько мне симпатична драматургия Сухово-Кобылина, настолько же чужда его утопия. Как архитектор я вижу глубокую органику архитектуры как раз в ее телесности, и телесность эллинской мифологии, унаследованная, кстати сказать, и христианством, кажется мне буквально божественной. И архитектура как миф, несущий смысловую полноту человеческого бытия (очень точно почувствованную и пережитую Хайдеггером), немыслима без телесности и не может быть сведена ни к магнитным полям, ни к схематизмам рационального рассудка. Вот почему я все больше и больше вижу новое противостояние архитектуре в современном дизайне, который как раз и от земли дальше (занимается мобильными артефактами), и к электронике ближе.
Исходя из того, что архитектура есть, прежде всего, миф, мы можем понять и оценить факт ее относительной невидимости, прозрачности и демоничности. Она, как и многие античные боги, часто присутствует в мире как бы незримо и маскируется, выступает под чужой внешностью. Но, говоря о будущем и о судьбе, которые точно так же неопределенны и расплывчаты, многообразны и противоречивы, мы вынуждены наводить на резкость всю эту мифологическую картину, так как она и есть перспектива, в ней точки схода, присутствующие не как сиюминутная данность, а как обозначения целей и надежд. Если человек есть единственное из живых существ, которое живет и дышит исключительно будущим, то его утопические образы и есть его хлеб, а строятся они не только из понятий и категорий, они строятся из мифологем, и архитектура есть одна из таких мифологем. Чем богаче и конкретнее она может быть представлена, тем богаче и реальнее сама жизнь. И эта мифологема архитектуры теллуричная, то есть земная и телесная, хотя и духовная. Она двойной природы и потому лежит на стыке того, что Кант разъединил, да так и не смог снова соединить. Архитектура есть единство духовного и телесного, имманентного и трансцендентного. И самый факт, из которого я ее вывожу, - ее земное происхождение - не может заслонить собой то, что сама Земля - только тело в космическом пространстве. Жизнь только кажется независимой от всех этих понятийных структур. На самом деле, лишите жизнь этих идеологических конструкций, мифологем и категорий, и она утратить или почти утратит всякий смысл, вернется в состояние обмена белковых тел.
Те, кто прагматически отмахиваются от всего этого, невольно убивают жизнь, наносят ей непоправимый урон, обессмысливают существование. В сиюминутности нет того, что делает жизнь жизнью. И в то же время наоборот, пребывание во власти одних лишь химер, теорий и схем, проектов и утопий точно так же убивает жизнь. Стало быть, человеческая жизнь есть равновесие и обоюдное присутствие этих схем и сиюминутности, и в этом соприсутствии кроется понятие архитектуры, снимающее кажущееся многообразие ее трактовок. Живая жизнь, неотделимая от памяти, есть синхронность всех связей и смыслов. Архитектура и воплощает эту синхронность.
История всех названных представлений означает не только их смену, но и удержание в памяти. Вот в чем все дело. Надо не терять не только самих архитектурных памятников, но и смысловое богатство сознания, со всей его парадоксальностью и исторической противоречивостью. Когда все это многообразие выстроено по той или иной логике - в том числе и исторической - это есть культура. Когда же оно всплывает в сознании как одновременность и единство того, что было, есть и будет - это миф.
С точки зрения содержания, миф и культура равномощны. Их различие в способе рефлексии. Культура мыслится исторически и логически упорядоченной, Она и противостоит человеку как унаследованная им данность, реальность и действительность окружающего его мира и как материал постоянного обновления, перестройки, усовершенствования. Миф же не предполагает ни новой упорядоченности, ни редукции целого к какой-то из его важнейших частей - например, к мышлению или законам природы. Миф, как и язык, дан как Дом бытия, смыслы которого эквивалентны самому существованию. В наше время культурного релятивизма огромная часть мифологических смыслов оказалась подверженной эрозии. Некоторые институты, такие как семья, старость, смерть и прочие экзистенциалы, оказались релятивизированы и редуцированы к другим. Их поддерживают теперь с помощью рациональных мер, в частности, юридических. Семью укрепляют законами о финансовых льготах, наказаниях за злостную неуплату алиментов и пр. Но никакие организационные меры не смогут восстановить смысловую полноту мифа о семье, семейном очаге, поколениях детей и отцов. Все это мифологемы, которые не могут быть восстановлены ни законодательством, ни финансами. Некогда законы следовали мифологии, теперь отношение перевернулось на 180 градусов.
К числу таких подвергшихся эрозии мифологем относятся и архитектурные мифы, смыслы самой архитектуры. Современная печать, пишущая об архитектуре, производит впечатление сведений об обратной стороне Луны, то есть о чем-то, чего люди толком не видели, где они не жили. Архитектура редуцировалась к показателям, стоимостям, символам моды и престижа. Но она никак не сводится к этим частностям. Восстановление смысловой полноты архитектуры не по плечу науке, хотя наука - особенно археология и история - могут восстановить какие -то забытые смыслы. Восстановление смысловой полноты мифа дело не специальных отраслей знания, а повседневности в ее собственном раскрытии через речь и мысль.
При этом важно подчеркнуть, что речь идет не об утрате мифологичности бытия как такового - мифологизм неистребим и не может исчезнуть. Но только об утрате важных смысловых пластов жизни человека. Одним из таких размываемых пластов и является архитектура.
Могут спросить: не есть ли это необратимый исторический процесс?
Ответ не может быть предметом научного доказательства. Сама по себе ситуация необратимости есть мифологема. Можно верить в нее, можно не верить. Можно исходить из того, что некоторые культурные процессы совершают движение в обе стороны и вслед за размыванием каких-то смысловых пластов неизбежно начинается их восстановление. Я придерживаюсь как раз такой колебательной, маятниковой мифологии приливов и отливов. И возвращение к архитектуре связываю с грядущей эпохой возвращения к земле, ослабления центробежных космических интуиций 20-го века.
***
История архитектурной мысли в ее максимальном масштабе может быть разбита на ряд принципиальных этапов:
1. Доязыковый и доисторический, когда мы не имеем ни языка, ни архитектуры, но имеем самый продолжительный в истории человека период формирования каких-то жизненно важных инстинктов и стереотипов, которые впоследствии закрываются языковой рефлексией, уходят в подсознание.
2. Языковый этап, который включает в себя все исторические периоды. Мы можем опустить спорный вопрос о первичности акустического или графического языка, равно как и сложный вопрос о роли жеста, и предположить, что язык начинается со своих акустических форм.
3. Письменный этап, в котором язык фиксируется не только памятью, но и текстами и изображениями.
4. Рациональный этап, который начинается с Витрувия и его комментариев. Этот этап продолжается 1750 лет, но на самом деле он действовал только последние 250 лет, то есть примерно с 1500 до 1750 гг. Сам он может быть разделен на четыре периода:
- собственно античность, когда трактат был написан, хотя и мало востребован (1 - 500 гг.),
- средневековый, в котором он чудом уцелел, видимо, в силу уважения монахов к латинским манускриптам, (500 – 1500 гг.),
- ренессансный, когда он был извлечен на свет и вдруг сделался чем-то вроде новой Библии для просвещенных архитекторов (1500 – 1600 гг.),
- академический, в котором он стал канонизированным образцом для подражания, предметом толкования и комментариев и структурной парадигмой для всех категориальных поворотов архитектурной мысли (1600 -1750 гг.).
5. Научно-технический и утопический этап (1750 – 1900 гг.).
В это время рациональный комментарий переходит в совокупность независимых исследований. Академическая традиция, сохраняясь в системе образования, утрачивает свой идеологический и статус и уступает место позитивной науке, разделенной на три различных, хотя и тесно связанных русла:
- историко-археологического исследования архитектурных памятников и их форм,
- конструктивно-технического и функционального анализа архитектуры,
- утопических программ возрождения архитектуры как орудия социальной трансформации.
6. Модернистский миф (1900 – 1950 гг.)
На этом этапе утраченный к 1750 году миф классической архитектуры возрождается в мифологии нового "большого" стиля современности как геометрического функционализма. Теоретическое осмысление этого этапа идет по двум руслам:
- профессиональному, когда теоретическая рефлексия рождается в творчестве лидеров архитектурного проектирования ( О.Перре, О.Вагнер, Ле Корбюзье, В.Гропиус, Б.Таут, Ф-Л. Райт, братья Веснины, М.Гинзбург и др.),
- историко-философскому, отчасти продолжающему исследовательские начинания предыдущего этапа, отчасти же подчиняющие их новой мифологии зодчества, в котором теоретическое основы архитектуры строятся историками, психологами, философами и образуют в целом скелет так называемой "формальной школы", теории архитектурного пространства, языка архитектуры, концепции архитектурной среды и методологии проектирования.
Модернистский миф создал в 20-м веке редкую по прочности и когерентности систему аналитических и синтетических интенций и обещал стать действительно новой эрой архитектуры и культуры. Но эти ожидания не сбылись.
7. Постмодернистский этап (1950 – 2000 гг.).
На этом этапе сам модернистский миф постепенно рассасывается, осознается как техницистская и социальная утопия. Его реформистские замыслы в области градостроительства сталкиваются с непреодолимыми социально-экономическими препятствиями. Опыт социалистических стран отходит от техницистского мифа в сторону академизма и классики. Зато линия обогащения архитектурного мышления научными знаниями и методами продолжает усиливаться. В обиход архитектурной мысли входят новые идеи из лингвистики, структурной антропологии, психологии и проксемики, математики и физики, компьютерной науки и системного анализа. Парадокс состоит в том, что обогащение архитектурной мысли этими научными и философскими знаниями окончательно разрушает модернистский миф.
Природа этого процесса до сих пор остается мало исследованной. На смену более или менее однородному модернистскому мифу приходит туманный постмодернистский миф, в котором множество возможных векторов и направлений не разрушают его благодаря тому, что в нем совершается отказ от рационального единства классики и модернизма и утверждается первичность хаоса и динамических турбулентных процессов.
В постмодернистской архитектурной мыcли так и не вырабатывается собственная архитектурно-теоретическая база, но зато ясно различимы три важнейших момента и способности:
а) способность архитектурной мысли впитывать в себя любые экзотические внешние системы мысли и идеологии,
б) приспосабливать свое композиционное и формальное творчество к прагматическим обстоятельствам.
в) мимикрировать самую архитектуру под доминирующие тенденции дизайна, строительной технологии, философии или науки (рекламный стиль Вентури, Гери, деконструкционистские опыты Эйзенманна, Либескинда, "бигнес" мультинациональных корпораций Коолхааса, Фостера и пр.).
Анализ теоретической мысли этого этапа оказывается, с одной стороны, крайне сложным, так как впитывает все течения научной и философской мысли, и все они воплощены в архитектурной теории и критике, и, одновременно простым, так как все они далеки от создания собственной автономной архитектурной доктрины, теории архитектуры как таковой. Это и делает проблему автономии и суверенитета архитектурной мысли к концу 20-го века необычайно актуальной.
8. Новый этап, (2000 - …), в котором на горизонте теоретического хаоса начинает формироваться возможность новой интеграции и нового мифа. Эта новая интеграция и новый миф могут сложиться уже не как синтез или энциклопедическое объединение всей энциклопедии современной науки, а как появление новых фундаментальных проблем культуры и жизни планетарного масштаба. Это, прежде всего, контекст так называемой глокализации, то есть соотношения и взаимодействия глобальных и локальных инициатив, при стремительном распространении новых коммуникационных систем в виде сетевых структур Интернета.
Глобальные проблемы планетарного масштаба возникли еще в начале 60-х годов в идеологии Римского клуба и никуда не исчезли, но на время были как бы заслонены космическим и коммуникативным энтузиазмом. С тех пор космический энтузиазм начал спадать, а коммуникативные системы стали уже частью реальности (виртуальной) и в качестве таковой временно выпали из сферы собственно философского и теоретического внимания.
Я очень грубо и схематично перечислил эти обстоятельства современного этапа, которые нуждаются в более тщательном анализе, только для того, чтобы подчеркнуть основную мысль. Соорганизация и сосуществование инициатив в этих проблемных ситуациях и конфликтах сегодня невозможны ни на базе научного, ни на базе технического объединения. Я полагаю, что реальный путь (если исключить трагическую наркотизацию и, как следствие, постепенное вымирание человечества) состоит в обнаружении в недрах планетарного сознания новой мифологии.
Я вижу перспективы такой мифологии в двух позициях:
а) культа планеты Земля как родины человечества (все люди - земляки), в частности, обязывающего к заботе об ее экологической целостности и богатстве (как в природном, так и в культурно-символическом смысле);
б) как необходимость нового уровня в отношениях мировых религий и утверждающего возможность любви вопреки религиозным различиям.
Важность именно мифологического горизонта здесь я вижу в том, что синтез и примирение разнообразных направлений мысли должен был бы осуществиться на более низком уроне, чем уровень вербально рефлектированных идеологий. И в этом отношении я вижу в архитектуре, как одной из сфер деятельности, укорененной в довербальных горизонтах сознания, фундамент для создания такой мифологии.
Архитектура на всем протяжении человеческой истории была одной из основных структур религиозно-идеологического становления человека. Она не просто служила религии и идеологии, но была тем резервуаром смыслов, которыми пользовались все мировые религии и идеологии. Быть может, сейчас наступает новый этап в судьбе архитектуры, и вместо очевидного рассеяния ее инициатив ей придется актуализировать свои ресурсы для создания планетарного единства человечества.
Разумеется, я не хуже других вижу утопический стиль такой надежды. Но это меня не пугает, так как утопия как раз и принадлежит той форме проектного мышления, которая в архитектуре была и остается формой связи вербального и довербального сознания.
© All Right Reserved. Copyright © ООО Информагентство СА "Архитектор" ©
Свидетельство о регистрации ИА №ФС1-02297 от 30.01.2007
Управление Федеральной службы по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций и охране культурного наследия по Центральному Федеральному округу.